вот несколько моментов из жизни холмса:
1. Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового
несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами
он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько
времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку,
испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и
откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул. (Артур Конан-Дойль, Знак четырех, Повесть, ГЛАВА I, СУТЬ ДЕДУКТИВНОГО МЕТОДА ХОЛМСА)
2. В характере моего друга Холмса меня часто поражала одна странная
особенность: хотя в своей умственной работе он был точнейшим и
аккуратнейшим из людей, а его одежда всегда отличалась не только
опрятностью, но даже изысканностью, во всем остальном это было самое
беспорядочное существо в мире, и его привычки могли свести с ума любого
человека, живущего с ним под одной крышей.
Не то чтобы я сам был безупречен в этом отношении. Сумбурная работа в
Афганистане, еще усилившая мое врожденное пристрастие к кочевой жизни,
сделала меня более безалаберным, чем это позволительно для врача. Но все
же моя неаккуратность имеет известные границы, и когда я вижу, что человек
держит свои сигары в ведерке для угля, табак - в носке персидской туфли, а
письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной
доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех
добродетелей. Кроме того, я всегда считал, что стрельба из пистолета,
бесспорно, относится к такого рода развлечениям, которыми можно заниматься
только под открытым небом. Поэтому, когда у Холмса появлялась охота
стрелять и он, усевшись в кресло с револьвером и патронташем, начинал
украшать противоположную стену патриотическим вензелем "V. R."1 выводя его
при помощи пуль, я особенно остро чувствовал, что это занятие отнюдь не
улучшает ни воздух, ни внешний вид нашей квартиры.
Комнаты наши вечно были полны странных предметов, связанных с химией
или с какой-нибудь уголовщиной, и эти реликвии постоянно оказывались в
самых неожиданных местах, например, в масленке, а то и в еще менее
подходящем месте. Однако больше всего мучили меня бумаги Холмса. Он
терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с
делами, в которых он когда-либо принимал участие, но вот разобрать свои
бумаги и привести их в порядок - на это у него хватало мужества не чаще
одного или двух раз в год. Где-то в своих бессвязных записках я, кажется,
уже говорил, что приливы кипучей энергии, которые помогали Холмсу в
замечательных расследованиях, прославивших его имя, сменялись у него
периодами безразличия, полного упадка сил. И тогда он по целым дням лежал
на диване со своими любимыми книгами, лишь изредка поднимаясь, чтобы
поиграть на скрипке. Таким образом, из месяца в месяц бумаг накапливалось
все больше и больше, и все углы были загромождены пачками рукописей. Жечь
эти рукописи ни в коем случае не разрешалось, и никто, кроме их владельца,
не имел права распоряжаться ими. (Артур Конан-Дойль, Обряд дома Месгрейвов)